Над граненым стаканом судьбы. Часть 13

     15-го октября я записал в блокноте фразу: «Всё сдал! Все прекрасно!» Но это было не так. Я совершил серьезную ошибку. Привел в общагу жену Надю,  где ей открылось непотребное: пьяный бардак, собутыльники, кучи окурков, пустых консервных банок и бутылок, тела моих талантливых приятелей Володьки Чурилина и Толи Устьянцева, лежащие крест-накрест на грязной койке… Все это сопровождалось пьяными криками… Присутствие женщины здесь, естественно, никто уже не замечал. Толя Устьянцев тогда пил изрядно и слишком, дружил с Ириной Хроловой, Игорем Меламедом, Александром Еременко, Евгением Касимовым их Екатеринбурга, которого, как уже упоминал,  недавно увидел по телевидению, с радостью узнав, что еще один мой однокурсник жив, да еще что-то творит. Информации о нем читал и в 2010 году в литературных изданиях.

     Воспоминание о быте и «моральном облике» литераторов остались у Надежды на всю жизнь, в общежитие она, кажется, больше не ходила, да и я ограждал ее от этого. Но покупки необходимые были сделаны, помог Латынин. Когда они с Надей вернулись в общагу,  все стали для смягчения ситуации убеждать мою жену, какой я хороший и талантливый, во что она в те минуты едва ли могла поверить. Но чуточку успокоилась… Так закончилась эта одна из самых разгульных моих сессий…

 

ВЕСЕННЯЯ СЕССИЯ. МАЙ 1984

 

     Второго мая я отбыл на очередную кампанию по освоению столицы, а если проще – сессию. Утром прямиком добрался до общежития. Встречали меня Боря Целиков и Машалла, наш любвеобильный азербайджанец, ставший настоящим другом. Уговорили для начала бутылку привезенной мной водки, пошли в институт. Но состояние души было уже для занятий. Слава богу, что не нарвались ни на кого с кафедры. Потом весь день продолжали питие и следующий день тоже. Разгон взяли хороший, а 4-го поехали с Латыниным и Сухановым в гости к шефу. Два дня отдыхали у него на даче, как всегда, гуляли весело. Погода стояла отличная, у весны свои неповторимые прелести. Копали землю, веселились, строили всяческие планы, словом, было все пристойно. Никаких эксцессов на этот раз не произошло.

……………………………………………………………………………

     В последующие дни общежитие дрожало от наших нетрезвых голосов. Так прошло около недели, тем более, что в начале мая достаточно праздников. В Москве было тепло. Пить надоело. Решил уехать на праздники домой, сразу вздохнулось легче. К тому же, начиналось VIII Всесоюзное совещание молодых писателей, желание участвовать в нем было большое, но все-таки это мероприятие и пугало. Я знал, что не слишком готов к обсуждению, поскольку попадание на этот форум оказалось несколько сумбурным, как многое в моей тогдашней жизни

По неприятной традиции, меня попытались отбросить в родной писательской организации, без обсуждения рекомендовав на конкурс рукопись Любы Новиковой. Я воспротивился, почему так нечестно – посылайте две рукописи: чью отберут, тот и поедет. Бородкин… нашел выход, направил мои стихи конкретно Михаилу Шевченко. Впоследствии оказалось, что Любу по каким-то причинам не взяли на совещание, а меня утвердили… Хотя мог попасть на совещение, как потом понял, и через шефа, который тоже руководил одним из семинаров. Вот эта неразбериха и не дала толком подготовить рукопись.

     Приехал домой, погулял по Волге, съездил в Ярославль, где лежал вызов на совещание. Об этом совещании я уже рассказывал, но кое-что еще дополню…  Подышав родным воздухом, вернулся в Москву. Внезапно пришло трагическое известие: в Ленинграде умерла тетя Надя. Воспринял я его тяжело, поскольку этой смерти никто не ожидал, но у сердечников так часто случается. Ехать на похороны у меня, к тому же, не было никакой возможности, решили, что поедет один отец, мать бы это не перенесла.

     Тетя Надя Ларионова была старшей сестрой мамы, и единственной. Она успела побывать на фронте, поскольку родилась в 1923 году. После войны вернулась в Ленинград, когда уже мой дедушка, Языков Алексей Федорович, приехавший в начале века в Петербург из деревни Новоселки Мологского уезда Ярославской губернии – работать по торговой части, –  умер в начале блокады, где-то перед новым 1942 годом. Бабушка же моя с мамой были эвакуированы весной через Ладожское озеро в Рыбинск. Чудом миновали водную пропасть, немцы расстреливали катера в упор, многие утонули.

     Матери повезло, бабушке – нет, поскольку она сразу попала в больницу с дистрофией и умерла. Мама даже не знала, где покоится Васса Леонтьевна Языкова (Антонова). Девочке было тогда 11 лет и похоронить свою  мать она не могла, ее закопали, как всех безродных, в общей яме. Не одна могила моих родных утрачена навсегда. Отец матери зарыт тоже неизвестно где в блокадное время, потерялись захоронения бабушки по отцу Нины Ивановны Рябковой, деда Хомутова Геннадия Геннадьевича, прабабушек, похороненных на закрытом и заросшем Кипячевском кладбище. Такая вот  печальная история. Правда, могилу бабушки Нины я, кажется, все-таки отыскал. Блуждая с другом Женей Розовым в бурьяне кладбищенского  квадрата, внезапно наткнулся на знакомый памятник. «Он, точно помню», – воскликнул я. Оба мы были немало удивлены такому чуду. Теперь надо уточнить окончательно, тот ли это памятник.

     Мама в незнакомом Рыбинске маялась потом в няньках у родственников и чужих людей. Загробила здоровье, приобрела психическое заболевание, уже после моего рождения, но по Божьей воле более-менее поправилась и дотянула почти до 64 лет. Она жила в Рыбинске, а тетя Надя – в Ленинграде с мужем дядей Афоней и дочкой Галей. Потом Галя вышла замуж, став Молчановой, родила дочерей Веру и Надю, словно для продолжения двух страдалиц-сестер, моей матери и тети. Живут они в С.-Петербурге и сейчас, в 2011 году, Вера уже давно вышла замуж, родив ребенка. Все у них, в общем-то, нормально, за исключением того, что лет 30 мы не виделись, хотя в С.- Петербурге мне доводилось бывать часто, но суета не давала никакой возможности зайти к сестре. Слава богу, хоть перезваниваемся, не потерялись, как с другими родственниками по линии отца. Фотографии с похорон тети Нади тоже есть в альбоме, да и дяди Афони  – он ненадолго пережил жену.

 

     Начались занятия. Замелькали в расписании на стене учебного корпуса предметы: «Зарубежная литература», «Театральное искусство», «Практическая грамматика»… Патриарх институтского режима В.Пименов читал «Советскую драматургию», ассистировала ему И.Вишневская. Говорил он неплохо, имея богатый жизненный и педагогический опыт, но слишком академично. Существовала анекдотичная версия, что когда-то при театре он был кем-то вроде швейцара, но оказалось однажды, что некого поставить директором, Пименова и определили.

      «Учи ученых, – сказал Крученых», – ходила фраза по институту. Это относилось ко многим нашим предметам и некоторым преподавателям, мало разбирающимся в своем деле, давно отставшим от жизни. Были, конечно, и другие. А еще запомнилось двустишие: «Одного Кассиля ум заменил консилиум», не помню чье. Кассиль был известным советским писателем, а, может, и не о нем речь, но сказано складно и в точку. Вообще анекдоты и шутки летали повсюду. Некоторые я записывал.

     Девятого мая посидели в кафе «Лира», нашем любимом, рядом с Площадью Пушкина (теперь там «Макдональдс»). Здесь можно было хорошо поговорить под стаканчик винного коктейля, которого мы выпили за годы учебы в институте огромное количество, закусывая бутербродиками с красной или черной икрой. Сколько там проведено часов, сколько типов прошло перед нами, и литераторов, и просто москвичей, и девчонок легкого поведения, что крутились там постоянно, хоть и не так, как сейчас на Тверской. И пили коктейль, и продавались за коктейль – все тогда было дешево…

     Врач, поэт Володя Старцев, ныне живущий, кажется, аж в Греции, сказал, что он на каждую книгу стихов смотрит, как на историю болезни. Тогда Володя жил в Москве, работал в больнице, но точно не могу сказать по какой профессии. Интересный случай произошел 11-го. Пришел я на день рожденья прозаика из Сибири Коли Калачёва, с которым мы подружились на все время обучения, и даже переписывались. Учился он на курс ниже, был крепким парнем, работал на Крайнем Севере, в Певеке, умел постоять за себя, неоднократно участвую в общежитских драках. Там сидела одна грузинка, незнакомая мне, она сказала, что я буду в ее семинаре на совещании.

     Принесла список руководителей нашего семинара: Анатолий Сафронов, Виктор Кочетков, Феликс Чуев, Давид Кугультинов, Юрий Прокушев. Нельзя было не поверить, девушку эту назначили старостой семинара. Виктора Ивановича Кочеткова… поэта-фронтовика, я знал по Ярославским совещаниям, куда он приезжал неоднократно. Человеком он был интересным и… авторитетным. С Феликсом Ивановичем Чуевым, тоже весьма известным деятелем литературы, мы познакомились на Некрасовских праздниках… к тому же он был приятелем Фирсова и его соседом по дачному поселку. Впоследствии Феликс прославился тем, что близко сошелся с престарелым Вячеславом Молотовым и написал о нем немало, беседуя о многих моментах истории. Феликс Чуев был патриот до мозга костей, сын летчика и даже, пожалуй, убежденный сталинист.

     12-го был веселый вечер с песнями и танцами. На следующий день писали диктант, а потом пошли на лекции Ивана Ивановича Карабутенко, одного из любимых наших преподавателей. Читал он зарубежную литературу 19-го века, и читал великолепно. Всем вышел Карабутенко: и умом, и знаниями, и обличием – высокий, стройный, с черной аккуратной бородкой и ироничной улыбкой.

…………………………………………………………………………….

     Прочитали мы под влиянием Карабутенко Шарля Бодлера «Цветы зла». Поэт действительно оказался великим, но тяжелым декадентом (а, может, реалистом): гробы, мертвецы, тоска… Для нас тогда это было как-то непривычно, потом, в 1990-е годы, стало понятно многое, и настроение оказалось созвучным бодлеровскому. Авторитеты у Карабутенко были далеко не те во французской литературе, к которым мы привыкли, не Дюма, Золя и прочие, а Нерваль, братья Гонкуры, разве что, Флобер стоял на должной высоте…

     Теперь дополню воспоминания о VIII Всесоюзном совещании молодых писателей.  Четырнадцатого решили переселиться в прекрасную гостиницу ЦК ВЛКСМ «Орленок», куда устраивали всех участников  совещания. После общаги оказались в раю, ходили среди гостиничной зелени, внутренних садов, восхищаясь каждым закуточком, блеском, чистотой. Эти дни запомнились на всю жизнь. Поселились мы в номере с Колей Калачёвым, правда, жизнь на совещании текла у каждого по своему распорядку:  семинары, новые и встреченные старые друзья, бурное общение. Поэтому с Колей мы виделись редко, только ночевали вместе, да и то не всегда…

     Зашли в первый день с Калачёвым к сибирякам, среди них был Толя Кириллин из Барнаула, довольно талантливый писатель-самоучка, уже замеченный сибирской критикой и неплохо прошедший семинар. Как обычно выпили, поговорили о Сибири. Видел в этот день Гену Серебрякова, Фирса. Сколько фамилий с тех дней осталось в моем блокноте, многих из  мимолетно встреченных тогда людей уже нет на свете. Но большая часть живет и до сих пор, пишут романы и стихи.

     С утра 15-го пошли загорать на пруд, который находился прямо рядом с гостиницей, здесь отдыхали многочисленные жители района Ленинских гор. Хорошо провели время, чуть-чуть обмакнулись, пошли обратно в гостиницу. Видел в этот день главного редактора «Литературной газеты» Александра Чаковского. Он, по слухам, писал за Брежнева его знаменитую документальную эпопею: «Малая земля», «Целина», «Возрождение», которая была тогда обязательной для изучения, от школ до институтов. Сказка получилась красивая и увлекательная с героическим генсеком (тогда еще на более низких постах).

На официальном открытии Всесоюзного совещания выступали: Георгий Марков – первый секретарь Союза писателей СССР, знаменитый автор сибирских романов; Мишин – первый секретарь ЦК ВЛКСМ. Все было обставлено по высшему классу, тогда это умели делать, да и сейчас умеют, только в других сферах. Народу на форум собралось много, на все тогда хватало денег, литература считалась важнейшим пунктом социалистического строительства и воспитания. Но на душе было невесело в этот момент: здесь роскошь, а сколькие таланты загибаются под забором, возможно, будущие классики. Вспомнились Николай Рубцов, Саша Гаврилов, мой учитель Николай Якушев… На вечере выступили также: Анатолий Алексин, Андрей Дементьев, Сергей Давыдов, Нил Гилевич, Юрий Воронов, Анатолий Чепуров и другие. Среди них мой будущий близкий знакомый Олег Шестинский.

     Олег Николаевич Шестинский в советской литературе занимал очень высокий пост Секретаря Союза писателей СССР, курируя международные отношения. В то время о знакомстве с ним можно было только мечтать, его фамилия встречалась мне постоянно в различных сводках о заседаниях СП, разных поездках делегаций, в обоймах самых достойных представителей советской литературы. Но с 1990-х годов все изменилось. Секретари Союзов писателей стали значительно ближе к обычному литератору, в том числе и провинциалу, и со многими из них мне довелось близко общаться.

     К тому же, в 2004 году я и сам «удостоился чести» стать секретарем Союза писателей России, правда Союз тогда был уже только жалким подобием прежнего. Но с Шестинским я познакомился близко где-то в середине 1990-х на Некрасовском празднике поэзии, куда он приезжал в компании с Евгением Антошкиным, известным поэтом, изданным позднее в одной серии со мной издательством «Русскiй миръ». Антошкин долгое время работал заведующим отделом поэзии журнала «Огонек». Я встречался с ним в редакции, когда нас собирал после  совещания Анатолий Сафронов.        

     Не помню как, но сошлись мы в номере ярославской гостиницы «Юбилейной». Я был вместе с женой. Сидели, разговаривали, пили винцо, причем я был уже в большем подпитии, но и другие не очень отставали. Внезапно выяснилось, что мы с Шестинским из костромских дворян и это нас как-то сблизило. Располагала к известному поэту и функционеру и его манера общения с другими. Несмотря на возраст, он просил называть себя Олегом, делал комплименты моей жене, приглашал меня в гости в Переделкино, обещал прислать для журнала «Русь», главным редактором которого я тогда был, материалы и стихи, что и сделал впоследствии. К тому же, мы с Олегом Николаевичем оказались близки и ленинградскими корнями, откуда была моя мать.

     В общем, разговор закончился продуктивно, продолжился перепиской, публикацией в «Руси» нового товарища. Впоследствии Олег приезжал и в Рыбинск, кажется, на дату рождения Суркова, но я как-то прозевал этот момент, и мы не встретились. Зато Шестинский отметил свое пребывание в нашем городе поэмой, посвященной Елене Телешовой, библиотекарю, которая видать ему приглянулась. Поэму он присылал и мне, а потом напечатал ее в одной из книг. Вообще, как видно, женщин Олег Николаевич обожал, преклонялся перед ними по-рыцарски.

     Хоть я и не выбрался к Шестинскому в Переделкино, но все-таки наша вторая встреча состоялась – на Ивановской земле, куда мы съехались на юбилей Михаила Александровича Дудина, друга Шестинского, с которым они разошлись в последние годы. Борис Орлов объяснил мне некоторые печальные моменты, связанные с этим. Какие-то чиновники вписали в перечень подписантов печально известной отповеди патриотам в начале 1990-х и фамилию Дудина, не согласовав данный факт с ним. Дудин сильно переживал это, поскольку был Героем Социалистического труда, фронтовиком, человеком в высшей степени достойным. Тогда на него обиделись некоторые друзья, в том числе и патриот Шестинсский.

     С Дудиным я тоже был знаком. В начале июля 1993 года он приезжал в Карабиху на Некрасовский день поэзии. Из Ярославля в усадьбу поэта нас доставили на автобусе. Там проходил основной праздник.  На следующий день была поездка в Грешнево. Мы сидели с Михаилом Александровичем на одном сиденье. Дудин был грустноват, расспрашивал меня о жизни на Ярославщине.  Какой-то фотограф запечатлел нас, жаль фотографии я потом не взял, о чем сейчас жалею, поскольку люблю Дудина как поэта и некоторые стихи его помню наизусть. Элегантный, подтянутый, выходя из автобуса первым, он всем подавал руку. Была в том, возможно, и поза, но, пожалуй, и привычка тоже.  Выступал он на празднике блестяще.  Это была моя единственная встреча с Михаилом Александровичем, а вторая –  уже на его могиле в Ивановской области, куда мы приезжали на Дудинские торжества.

     Очевидно, Шестинский ехал на дни памяти Дудина затем, чтобы побывать на его могиле, и, хотя бы посмертно, примириться с другом. Программа в целом была обширна. Мы выступали в разных аудиториях, посетили музей университета в Иванове, где интересную лекцию прочитал нам Леонид Таганов, тоже давний мой знакомый, автор журнала «Русь», составитель книг выдающейся поэтессы Анны Барковой, несколько раз репрессированной. Таганову удалось с ней встретиться незадолго до смерти и даже, по его словам, получить пощечину от поэтессы, забытой всеми и не желающей уже возвращаться из небытия в литературный мир. Но Таганову все-таки удалось примириться с Барковой, впоследствии он написал и книгу о ней.

     Каким-то образом он был связан и с трагической  судьбой журналистки и поэтессы из Иванова Елены Рощиной, убитой бандитской пулей в середине 1990-х. С Леной я работал несколько месяцев в редакции молодежной газеты «Юность», где она проходила практику. Жизнь талантливой девушки оборвалась слишком рано. Друзья Елены издали после смерти несколько  книжечек ее стихов и заметок.

     Были застолья, участие в жюри конкурса песни в Фурманове, а затем незабываемая поездка в Талицы, в музей Цветаевых, дом отца Марины, сохраненный и облагороженный. Директором там была очередная жена Юры Кублановского Наталья, которая приезжала в Рыбинск незадолго до этого, где мы познакомились. Они с Юрой присутствовали на моем 50-летии. В группе писателей преобладали ивановцы во главе с Юрием Орловым – ответственным секретарем писательской организации, приехали: Шестинский, Сабило – председатель С.-Петербургской писательской организации СП России, которую возглавил после его отъезда в Москву в 2005 году мой друг Борис Орлов… Была москвичка поэтесса Людмила Шикина.

     Кстати, во время нашего пребывания в Талицах там находился и Кублановский,  связался с ним по телефону… С Иваном Сабило я тоже был хорошо знаком по съездам писателей, и даже один раз жил  в одном номере гостиницы Россия. Иван, после отъезда из Петербурга… устроился неплохо в Международном Союзе писателей как специалист по Белоруссии. Потом, во время склоки, продолжающейся года с 2006-го между главным редактором «Литературной газеты» Поляковым и председателем международного СП и Литфонда Переверзиным с компаниями, Сабило был уволен, оказавшись не с теми.

     После посещения музея и обеда, мы поехали на могилу Дудина в  деревню Вязовское. Там Шестинский дал волю своим чувствам, упав на колени прямо в снег, со слезами просил прощения у Миши. Было это трогательно и впечатляюще. Зима, белый деревенский снег, могила Дудина и Олег Шестинский на коленях перед ней. И все очень натурально. С Олегом мы жили вместе в номере гостиницы, обменялись книгами с теплыми надписями. Так закончилось на этот раз мое общение с одним из видных литераторов Советского Союза. Умер Олег Шестинский в 2009 году, навеяв мне большую печаль и воспоминания о днях наших встреч.

     Продолжая о Всесоюзном совещании и дополняя уже сказанное выше, скажу, что меня обсудили в первый день, но я не ожидал больших похвал. Хотя прошел нормально, поскольку все относились ко мне уже почти как к члену СП, считая, что я выбрал свою дорогу и  с нее не сверну. Виктор Кочетков назвал меня поэтом-размышлятелем и был в этом прав… Вершиной поэзии и всегда считал  философскую лирику.

     Вечером в «Орленке» были встречи с детскими писателями Юрием Коротковым и Сергеем Махотиным из Ленинграда. Ребята  понравились мне доброжелательностью, оба широко печатались. К сожалению, ни тогда, ни впоследствии я их не читал, и с того вечера мы больше не встречались. «Москва может дать столько, сколько ты сможешь у нее взять», – сделал я в тот день запись в блокноте, может, свою, а, возможно, услышанную от кого-то, но очень точную, в чем я убедился впоследствии. По прошествии многих лет я бы еще уточнил: сколько ты хочешь у нее взять, потому что далеко не все в столице было близко моей душе, не ко всему она лежала, не хотелось мельтешить перед власть имущими…

     Обсуждали на следующий день будущего главного редактора издательства «Молодая гвардия», а впоследствии журналов «Очаг» и «Сельская новь» Виктора Кирюшина, о чем я уже писал. В журнале для семейного чления «Очаг» я  обнаружил Виктора уже в середине 1990-х. Зашли мы туда с Юрий Кублановским, путешествуя по столичным рюмочным. Встретили по пути обаятельную тараторку, актрису Елену Кореневу, знакомую Юре еще по Парижу. Она начирикала мне автограф на записной книжке. У Кублановского были какие-то дела в «Очаге», для меня совсем незнакомом журнале. Когда Кирюшин работал в «Сельской нови» мы опять с ним пересеклись. Виктор напечатал хорошую подборку  стихов к моему 60-летию.

     Во время перерыва на обед мы выпивали по бутылочке красного с богатырем Серегой Мамзиным, заходя в общагу, которая была рядом с комплексом «Молодая гвардия». А вот вечером все совещание, за редким, наверно, исключением набиралось до полного… «Орленок» шумел, радовался, торжествовал – писатели осваивали Москву, брали у нее свое. Утром же у пивнушки на Хуторской, как я уже упоминал, напротив комплекса «Молодой гвардии» возникала толпа, все жаждали промыть пивком пересохшие глотки и подлечить головки… Все здесь были радушны, все любили друг друга, тонус повышался. Встретил опять костромича, запойного и талантливого Мишу Зайцева, он в очередной раз развязал по случаю такого события. Писать продолжал. Были и другие знакомые давно ребята.

     Обсудили Давыдкова из Курска. Ничего интересного у него не нашли, посоветовали писать детские стихи… Впоследствии Давыдкова я не встречал. Добавлю еще о знакомстве с Колей Шипиловым. Его песни звучали по «Орленку». Коля был по-нынешнему бомж, а по-старому бич…Сидел в нашем номере на постели,  бормотал о том, что погибла жена и, чуть не плача, пел песню, посвященную ей: «Навек останется со мной твоя душа, твоя душа». На руках его были мозоли от гитары. Растроганный Валера Латынин предложил Коле для проживания квартиру своих знакомых в Новосибирске, чему был потом не рад, поскольку в жилье… переломали мебель, выбили стекла… Коля жил своей жизнью и не хотел ее менять. Но поступок Латынина был достойным.

     Впоследствии мы надолго сдружились с Николаем Шипиловым, прекрасным прозаиком и бардом. После Сибири, когда его уже признали в Москве, у Коли вышли книги «Пятый ассистент» в «Советском писателе» и «Шарабан» в «Современнике», Николай поступил на Высшие литературные курсы и прожил в общежитии литинститута лет 7 – 8. Я с жадностью прочитал его книги, скупил все в Рыбинске и раздарил друзьям. Язык у Коли был легкий, чеховский.

     А в общаге наше общение было крайне бурным. Когда бы я ни приезжал на сессию, находил Колю и отогревал душу его замечательными песнями. Он мог, заглотив для начала стакан, петь с вечера до утра, переходя из номера в номер, куда его буквально тащили, естественно, еще наливая при этом для бодрости. Закалка у Шипилова была крепкая, я удивлялся, как он выдерживает такие нагрузки…

     Следующим обсудили известного потом метаметафориста,  Алексея Парщикова. Впоследствии он уехал в Германию, но умер рано, 2009 году в 55 лет. Образы его были удивительны: «Сом, словно ход на Луну» и тому подобное. Только все это не связывалось в общую картину. Но в целом, чтобы понять Парщикова, надо было обладать его ощущением действительности. И я поддержал авангардиста, чем-то он мне понравился… Потом мы даже посидели в его номере за сухоньким винцом. Присоединился к нам и поэт Вячеслав Киктенко, до сих пор активно печатающийся.

Пришел на совещание известный литературовед Юрий Прокушев, родом с Урала. Зашел разговор, почему не присутствует на форуме Чурилин. «А что ему здесь делать, – ответил Прокушев, хорошо знавший Володьку, – он зрелый поэт. Только писать надо, вот и все». К сожалению, Вовка зрелым поэтом не был и подобные совещания и подобные нужны были ему, могли бы укрепить веру в свои возможности. Очевидно, и обида у него копилась за то, что не приглашали. Это усугубляло душевное состояние.

      Проходили на совещании и культурные мероприятия. Водили нас в Мавзолей Ленина, я не пошел смотреть на мумию вождя. Потом ездили в подмосковный совхоз. Туда хотелось, поскольку предвиделось застолье, да и на природу из Москвы тянуло. Но в целом было уже скучно и уныло, к совещанию проявилась резкая антипатия, как к дежурному мероприятию. Возникла она и к тем, кто проводил семинары, поскольку многие руководители  не пользовались у нас авторитетом.  Заходили  разговоры о других поэтах: «Лучшее у Евтушенко и Вознесенского написано лет 30 назад», – заметил Юрий Прокушев. Мелькали фразы из Блока: «Русская поэзия погибнет от метафоры». Как будто без метафоры она не может погибнуть? Это высказывание прозвучало во время обсуждения Парщикова, чьи стихи были перенасыщены тропами.

     Говорили о таких острословах, как Светлов, который сказал одному из переведенных молдавских поэтов, что если он не заплатит Светлову деньги, тот переведет его обратно на молдавский. Обсудили мы и ту грузинку, встреченную у Калачева и назвавшуюся Марина. На самом деле звали ее Наргиз Сопромидзе…

     Появились в записной книжке тех дней и другие фамилии особо одаренных и подающих надежды: Буйлов, Белай, Исхаков, Горбатюк, Байборордин, Парамонов, Лазакова, Туинов, Григорян, Никитин, Валентина Соловьева (моя знакомая по Костромскому семинару). Многие из них потом встречались мне в печати, а иных уже и на свете нет. О Жене Гаврилове я уже упоминал. Еще хотел бы дополнить некоторые детали. Был Женька слишком резок, категоричен, пил без меры, до состояния, когда валился набок. И самомнение у него было слишком велико. В «Орленке» он играл в шахматы на деньги, очень серьезно. Сидел в трусах и играл с теми, кто желает… Забили Женьку насмерть, видно, кому-то сказал обидное, в писательской организации и нашли мертвого. Так же погиб и друг Гошки Бязырева и мой приятель Юра Кабачков, с которым мы после института долго переписывались. Зарезали и чудесного прозаика Пашу Егорова, моего друга из Чувашии, о чем еще скажу. Были на совещании также отмечены: Виктор Лапшин, Юрий Беликов, Толя Овчинников и другие.

…………………………………………………………………………….

     Совещание закончилось. С тех пор у меня появилось много новых знакомых. В конце этой сессии мы сдавали экзамены. Перепечатав «Цветы зла» Шарля Бодлера, наша троица Полушин, Латынин и я получили по пятерке за благородные труды у Ивана Карабутенко, не мечтая об этом. Перепечатывал в основном Володька для себя, но, когда сдавали экзамен, мы все трое были едины, поскольку интерес проявился явный. Оставшиеся после экзаменов дни кутили у Вани Исаева, поэтессы Зинаиды Палвановой, которая переводила Аминат Абдулманапову. Зина, кажется, живет сейчас в Израиле... У Зины была тесная связь с Дагестаном, и в Союз писателей Палванову принимали там.

      «И до коммунизма водки хватит», – последняя запись в моем блокноте на той сессии и адрес Паши Егорова, который пришел ко мне перед самым отъездом домой со странным свертком, похожим на чертежи. Но, когда бумагу развернули, на свет выглянула бутылка водки. Пашка в очередной раз завязал, но хотел, чтобы я отметил его отличную защиту диплома. Я пил, а он смотрел, как я употребляю губительное для него в то время зелье, поломавшие жизнь многих и, в частности, его  самого  в переносном  и прямом смысле. В переносном, потому что не позволило  раскрыться полностью как талантливейшему писателю, а в прямом, –  поскольку в конце концов свело Пашку в могилу посредством ножа случайного уголовника во время гулянки на какой-то даче в его родном Цивильске.

     О Паше я впоследствии слышал от известной чувашской поэтессы Раисы Сарби, с которой мы встретились на Украине, в Черкассах, где проходил прекрасный литературный праздник. Рая сказала, что не встречала человека прямее и честнее, чем Павел Егоров. В Черкассах я был от писательской организации, так сказать, по литературному обмену. Наши области дружили. Случилось это в октябре 1987 года. В Москве случился казус. Долго стоял в очереди за билетами на Черкассы. Дали на дополнительный поезд, но уже когда отъехал оказалось, что он через Черкассы не идет. Стало не по себе.

     Поезд был полупустой и холодный. В купе мужики пили какую-то гадость. Но я настроился на эту поездку – без спиртного, чтобы не было осложнений и последующих разговоров. Пить с ними отказался. Они особо не уговаривали. Проводник посоветовал выйти в Киеве и добираться до Черкасс на перекладных. В Киев прибыли ночью. Осень была прекрасная, теплая, золотая. Украину я полюбил еще с поездки в Ивано-Франковск, а теперь эта любовь усилилась.