|
Избранное 2000 - 2005. Часть 1 * * * Обнаженней душевная боль, С каждым годом и днем откровенней; Все обильнее жгучая соль На царапинах жизни осенней. И все чаще ладонью глаза Прикрываешь, как будто от света, А слеза выступает, слеза – Невеселая, в общем, примета. Что скрывать этот знак от людей, Ложной позой себя возвышая, В первый путь провожая детей, В путь последний друзей провожая.
* * * ...А жизнь поэта – вечная дорога И вечные раздумия в пути, Вседневный поиск Истины и Бога, И многого, что в силах обрести. Томление по женщине любимой, Что, как всегда, близка и далека, Да ожиданье песни лебединой, – Вот если б спеть ее наверняка. Да боль по исстрадавшейся Отчизне, И взгляд надежды сквозь ночную тьму, И строки те, которые при жизни Ты прочитать не вправе никому.
* * * Что камни – кулаки, и зубы – словно зубья, Смыкается толпа, но говорить о чем?.. Нельзя пророком быть во времена безумья, В такие времена ты должен быть врачом. Что можно предсказать: крушение заветов, Обвалы в никуда, смятение да мор? Того ли ждет народ, всё жуткое изведав, Об этом ли вести сегодня разговор? А если не о том, о чем же, в самом деле, – О птичках да цветах, о бабочках шальных?.. Когда весь мир уже, пожалуй, на пределе, Неужто созерцать и сладко петь о них? О солнечных ручьях и тайнах полнолунья Иль просто ни о ком и даже ни о чем?.. Но страшно прорицать. Во времена безумья Пророком быть уже – почти как палачом.
* * *
Я умру в крещенские морозы...
Николай Рубцов На крещенском рассвете молитвенно ели тихи, Словно всем отпускают по воле небесной грехи, И на землю глядят милосердно, влюбленно,
светло, Ничего, что порошею ветки в ночи замело. На крещенском рассвете – глубоких раздумий
пора, Тех, которых еще ты не ждал и не ведал вчера, А сегодня, отбросив окрестную низость и ложь, В этом чистом просторе лишь вечным
и вещим живешь. На крещенском рассвете находишь внезапно
ответ, Почему в эту пору о смерти помыслил поэт, В час особый, когда так молитвенно ели тихи, Словно всем отпускают по воле небесной грехи. НА СТАРОЙ НАБЕРЕЖНОЙ Борису
Орлову Волга в морозном тумане, Грустных берез бахрома, Явственны, как на экране, Полужилые дома. Чем обогреться – не знаю, Может быть, рюмкой в «Ерше»? Стылому полдню внимаю, Холоду, что на душе. Но у речной переправы Многое вспомнится вдруг: Милого детства забавы, Скрип лошадиных подпруг, Быстрых снежков перелеты, Алые щеки дружков, Давние, чудные годы Возле родных берегов. Около тихого храма Встану, замру не дыша, – Жизни моей панорама Все-таки хороша. Мало ли что леденило, Но согревало всегда То, что с землею роднило И не прошло без следа. Вот и сейчас, переполнен Памятью, в искристом дне, Словно до неба приподнят, – Столькое видится мне. Чистая снежная пена, Легкая даль предо мной, Вечность небесного плена, Миг этой жизни земной, Превозмогающий в споре Всё, что сбылось не вполне. Слышишь, запели в соборе? Ангел вздохнул в вышине...
* * * В странной сущности своей Эта жизнь как длинный поезд, Здесь хоть пой себе, хоть пей, Затыкай судьбу за пояс И гляди в свое окно, В обозначенные дали, Где то ясно, то темно, – Огонек во тьме, звезда ли?.. Заводи подруг-друзей Или залезай на полку, В книгу толстую глазей, От которой мало толку. Расписание смотри, – Где какие остановки, – Благо, ты еще внутри Этой строгой упаковки. Только не давай себе С обществом срастись угодным. ... …Это нынче ты – в купе, Завтра – в тамбуре холодном.
* * * В любой эпохе – лишь осколок, Зажатый вечностью в руке, Ну, что ты рыщешь, археолог, В камнях, суглинке и песке? От мамонтового скелета До черепов недавних лет – Одно мгновенье тьмы и света, И не понять, в чем тьма и свет. Ну, почему такое рвенье Тебя ведет, копатель мой? Едва ли просто вдохновенье, Скорее промысел прямой. Не страшно ли на каждой вехе, И торжествуя, и скорбя, И в давнем, и недавнем веке – Опять откапывать себя?.. * * * Всё разумное в нас и безумное равновелико – То бесценные ценности, то по углам черепки... Две сектантки поют, завывают
протяжно и дико На заснеженной станции возле замерзшей реки. Что сюда занесло эту пару неясного свойства И о чем эти песни, подобные ветру в степи? И душе не укрыться,
не спрятаться от беспокойства; Всё в России по Замыслу вроде – и всё вопреки. Деревеньки окрест, где и пашут, и
сеют весною, Где вершат чудеса и детишек еще создают, Но какою-то жгучей, какой-то
всесветной виною Переполнено завтра, а рядом сектантки поют... Кто им Бог – неизвестно, и кто их кумир –
непонятно, И спросить невозможно, поскольку
ответа не жди. Устремятся куда-то
иль нынче вернутся обратно, Согревая тревожные звуки в бродяжьей груди. Мы сегодня разъедемся... Через четыре минуты Тепловоз набежит и рассадит людей по местам, Но еще не однажды припомнятся
странные путы, Из которых не мог ты без помощи
вырваться сам. А потом оборвет серым камнем нахлынувший
город Размышленья твои о загадках пролетной судьбы, Но лишь только острее душою почувствуешь холод И ничтожность своей не дошедшей
до Бога мольбы. За окном темнота, и, к стеклу приникая глазами, Ты напрасно пытаешься высмотреть вечное дно, Что с рожденья до смерти привычно зовем
небесами, Но глядишь и глядишь, и другого тебе не дано.
* * * Мы, видимо, верим вполсилы пока, Нет веры на большее вознесение, И крест выводить привыкает рука, Да не обретает заблудший спасение. Унылые бражники серой земли, Никак не воскреснем
под вечными струями, Молитвой спасти никого не смогли, Но предали стольких уже поцелуями.
* * * Замерзла скрипка, и застыл скрипач, С трудом смычком выдавливает плач На беспредельном холоде базарном, Слетает голос жалкий со смычка, Дрожит оледенелая рука, Что движима еще больным азартом. Не вдохновеньем, нищетой того, Кто, в общем, не
добился ничего, Хоть и мечтал, и верил, и стремился, – Но вот исход… Базарная толпа, Бессмысленна, гудяща и слепа, – Так неудачно жребий преломился. Конечно, грустно это, но куда Страшнее тяжесть мирового льда, Нависшего над человеком ныне. Его – трудней преодолеть смычку, Трудней перу, несущему строку, И кисти, примерзающей к холстине. Играй, скрипач, – хотя бы одного Ты окрылишь, рождая волшебство Иль мастерство творя перед толпою; Авось, подбросят что-нибудь к ногам, Как многим тем, что по иным векам Прошли, единой связаны судьбою. Прочь, холод мировой, не тронь струну. Ты видишь: человек, что шел ко дну, Взлетел, себя пространству открывая. И я печаль свою разворошу, И мысленно в ладонь его дышу, Дрожащее искусство согревая.
ВЕЧНОЕ В сознании возможно взвесить что-то, Но тайное тревожить ни к чему; Ни прыгать с гор и ни нырять в болото Не стоит, очевидно, по уму. Не каждую дано продумать встречу, Подобно прокурору и врачу, Спроси, что значит жизнь, – я не отвечу, Спроси, что значит смерть, – я промолчу. ДВЕ НИЩЕНКИ Уже совсем не странная Печать пришедших лет – Их одежонка рваная И долгой муки след. Ни света и ни празднества В них нету ни следа. Какая, в общем, разница, Что привело сюда. На скупость не обидятся, – Что снова обошли, – За ними ясно видится Беда моей земли. Не столь гнетет вчерашнее, Куда больней итог; И грустно мне, и страшно мне, Что это видит Бог, Склоненной вербной веткою Над грешными скорбя. Две нищенки... Монеткою Спасем ли мы себя?..
* * * Медяшки прижизненной славы Когда-то бренчали в поле, Но время тщеславной забавы Проходит на грешной земле. У славы – посмертные свойства, И выдержка – ох, велика, Поэтому брось беспокойства Годочков на сотню пока. Морока зачем тебе эта, С ней тягостней шаг и полет, – В дырявом кармане поэта Лишь ветер вселенский поет.
* * * Тихо уходят хорошие люди, А нехорошим на то наплевать, Бродят вокруг пустота,
словоблудье, – Некого кликнуть, на помощь позвать. Жалко, хорошие люди уходят, Ангелы их заметают пути, Дни очевиднее всё непогодят, Вот и весна точно осень почти. То ли от мерзости,
то ль от бессилья Тает народ недурной да незлой, Всё ощутимее пахнет Россия Струганым тесом, сырою землей.
* * * Мы все шуты при королях – всего лишь, Играем роли, выданные нам, И, холишь ты себя или неволишь, Закон один по разным временам. Властителей коварные повадки Открыты на страницах многих книг, И никакие хватки да ухватки Не смогут нас огородить от них. Игра одних – скупа, других – богата; По сути, все при заданных местах... Но горько, если вдруг поймем когда-то, Что были мы шутами при шутах. * * * То, что было недавно прекрасною тайной, Позабыто сегодняшней сворой случайной, Что гудит по столицам и весям районным И считает свой промысел делом законным. Ну, а нам остается все меньше простора Для доступного с миром людским разговора, Для спокойного слога, негромкого слова, На котором и держится наша основа. Нас повырежут скоро из литературы Нагловатые урки базарной халтуры. Им века драгоценные – словно пустышки И великие мысли – смешные излишки. Ну, а мы лишь глядим да вздыхаем печально. Не готовые к яви такой изначально. И надеждой последней, слезой горевою Век пришедший кропим, как водою живою. |
|